Виктор Смирнов: «Новгород обладает удивительной способностью к регенерации»
14 октября 2015 год, 16:53
Золотая осень Года литературы - это, по-моему, самое подходящее время для разговора о книгах, чтении и литературном творчестве. Именно этой теме была посвящена наша беседа с писателем, историком, сценаристом и нашим коллегой Виктором Смирновым.
«У меня было книжное детство», - говорит Виктор Григорьевич, который в прямом смысле слова вырос среди книг – его мама работала в библиотеке. Безусловно, эта неповторимая атмосфера, а также старшие друзья, увлеченные чтением, повлияли на будущего писателя. А вот с учителями повезло меньше. «Увы, в школе делали все, чтобы отбить интерес к литературе и истории», - говорит Виктор Григорьевич и дополняет цитату Горького: «Всем хорошим в себе я обязан книгам... которые читал сам».
А читал он в то время тоже, что и все мальчишки – Майн Рид, Жюль Верн, Дюма, Стивенсон... В числе самых любимых книг была «Одиссея капитана Блада». Но еще в юности появился у Виктора Смирнова интерес к русской классике, особенно к Пушкину и Лермонтову.
- «Героя нашего времени» я знал почти наизусть, - воспоминает Виктор Григорьевич. - Потом как-то плавно перешел к Толстому. А в отношении Достоевского я всегда придерживался принципа Томаса Манна: «Достоевского - в меру».
Потом, уже в 60-ые, началось повальное увлечение Хемингуэем, Ремарком. Это было особое время – последних романтиков. Оттепель. Первое знакомство с Булгаковым. Поэзия Пастернака, Мандельштама, Ахматовой...
- В одной из Ваших книг я встретила цитату из «Парфюмера» Зюскинда. Современная литература тоже Вам интересна?
- Да, я слежу за новинками, хотя все больше тянет назад, к классике. Охотно читаю Акунина, Дину Рубину. Очень талантливый парень - Алексей Иванов из Перми. Самое известная его вещь - «Географ глобус пропил», хотя у него есть замечательные исторические романы «Золото бунта» и «Сердце Пармы».
Как-то долго не ложился мне на душу Захар Прилепин, но его последний роман «Обитель» про Соловки, мне кажется, должен прочитать каждый. Это очень сильная вещь. Не избегаю легкого чтения – тот же Акунин. Он очень талантливый человек, и я поражаюсь его способности переноситься из эпохи в эпоху. Акунин великолепно владеет фактурой и лихо закручивает сюжет. В профессиональном смысле перед ним остается только снять шляпу.
А его «Историю государства Российского» я бы даже рекомендовал в качестве школьного учебника. Мне кажется, Акунин правильно уловил главные тенденции отечественной истории. Кроме того, в этой книге нет фантазийных вещей, и она очень легко читается.
Хотя с Акуниным забавная ситуация: в романах он - государственник, русский патриот, а в своих политических взглядах - западник, либерал, жесткий критик власти. Я даже не знаю, чем объяснить такое раздвоение. Или он все-таки понимает, что читатель вряд ли примет такой ультралиберализм?
А вообще, если говорить о литераторах, то мне ближе те писатели, у которых был собственный личный опыт. Грубо говоря, хлебнувшие, что-то испытавшие в жизни... Шолохов, Толстой, Булгаков....
- Мой любимый Шмелев с его «Солнцем мертвых»...
- Да, да! Мне не близки современные виртуальные писатели, когда человек творит, не отходя от компьютера, черпая впечатления из интернета или поверхностного общения. Тот же Булгаков не стал бы Булгаковым, если бы не прошел Гражданскую войну и не подвергся бы всем этим жутким испытаниям 30-х годов. Хемингуэй прошел три войны. Шолохов был военным корреспондентом. Он бы не написал «Судьбу человека», самый великий рассказ о войне, по которому снят самый лучший фильм о войне. Он не написал бы «Тихий Дон», если бы не было того чудовищного социального разлома. Словно земля разверзлась, он заглянул и увидел магму.
- Наверное, для того, чтобы лучше понять книгу, нужно сначала познакомиться с биографией писателя.
- Да, потому что творчество любого писателя неразрывно от его личности, его личной судьбы. Причем эта связь может быть опосредованной. Вот Грин был глубоко несчастным человеком, говорил о себе – у меня лицо, как смятый рубль. Сильно пьющий, вечно голодный, а писал светлые, романтичные книги... А кажется, что «Алые паруса» написал человек, который ничего плохого в жизни не видел. То есть, чтобы понять писателя, нужно знать, в каких жизненных обстоятельствах он существовал.
- И все же сейчас многие творческие люди заявляют о себе именно с помощью интернета. Есть такие бесплатные площадки, как Стихи.ру, Проза.ру. Как Вы относитесь к интернету с этой точки зрения?
- Интернет - это, наверное, самое великое открытие человечества в 20 веке. Помимо всего прочего, он дает возможность самовыражения. То, что люди стали писать в интернете – замечательно.
Если сравнивать тиражи современных книг с той аудиторией, которая может прочесть тебя в интернете, это уже сопоставимо. Я еще застал время, когда были большие тиражи (тираж книжки «Россия в бронзе» - под сто тысяч экземпляров, а моя первая повесть вышла в журнале «Молодая гвардия», у которого тираж был почти миллион экземпляров!). А сейчас тиражи – полторы – три тысячи экземпляров. Пять тысяч – уже большой.
Мне кажется, что не надо стесняться собственных попыток литературного творчества. Вот начинают скептически: «Он дилетант...» Да ради Бога! Кому от этого хуже? У человека расширяется внутренний мир, он начинает овладевать литературным языком, он сам становится интереснее как личность. Поэтому творчество можно только приветствовать.
Однако не надо строить иллюзий по поводу прибыльности писательского труда. То, что на нем можно «крутые бабки наварить» - это полная ерунда. Есть, конечно, коммерческие писатели Донцова, Маринина или тот же Акунин. Но вообще писательские доходы даже доходами нельзя назвать, это копейки. Это проблема не только российская, но и общемировая.
Но если вернуться к моей особе, то мне было вдвойне трудно начинать, потому что я все-таки был председателем телерадиокомпании, а это большой коллектив, 350 человек. И мне часто приходилось сталкиваться со скептическим отношением: «Знаем, понимаем, начальство пописывает, у начальства причуды». Не провожу параллели, но Державин был министром, Салтыков-Щедрин был губернатором, а Грибоедов – крупным дипломатом.
- И наш Мединский тоже пописывает...
- Еще как пописывает! То есть должность - это не какая-то каинова печать. Это не значит, что человек обречен на дилетантство в своем личном творчестве. Но мне приходилось преодолевать такое отношение, и это меня даже злило, а для меня, когда я начинаю злиться, это очень хороший стимул. Мне всегда хотелось доказать – ничего, ничего, мы тоже можем.И я работал в разных жанрах. Сценарии, повести, романы, очерки... Проще назвать те жанры, которых я не пробовал свои силы. Даже пьесу написал однажды. Правда, ее не поставили. Напечатали, но не поставили.
- Новгородская поэтесса Валерия Аркадьевна Клебанова мне рассказывала о том, как осуществила давнюю месту побывать на могиле Лорки. А у Вас есть такое заветное литературное место? Может быть, Пушкинские горы?
- Ты совершенно точно обозначила место. Это действительно Пушкинские горы. Поэзия там разлита в воздухе.
На втором курсе института мне предложили туда поехать экскурсоводом. Я работал там два лета, водил экскурсии в Петровское, потом даже написал очерк. Мы ездили туда снимать фильм о Михайловской ссылке Пушкина. И сейчас я там практически каждый год бываю. Пушкинские горы для меня — святое место.
- Застали там Семена Гейченко?
- Застал. Это был великий старик. Он ведь пришел туда после войны, без руки. Хлебнул репрессий, сильно пил одно время. Нас он, конечно, первое время гонял, потому что мы совершенно сырые были, несли околесицу. Но потом примирился, и я у него несколько раз был в гостях.
Он уже бросил пить тогда, очень много интересного рассказывал. К сожалению, у него было много недоброжелателей, и он очень тяжело это переживал. Питерские пушкиноведы обзывали его лысенкой от пушкинистики, а он хотел создать народный музей.
Мне ужасно нравилась его идея расставить доски со стихами Пушкина прямо в парке, на аллеях. Чтобы можно было идти и читать: «И вновь я посетил...»
Сейчас это тоже замечательный музей, но что-то ушло... Что-то наивное, но очень родное. Он стал больше похож на типичную помещичью усадьбу. Мне кажется, что раньше там было больше Пушкина.
Кстати, я ведь и Довлатова видел там. Мне он очень близок, может, потому что он долгое время был в журналистике.
Но в то время я еще не читал «Заповедник», и не знал, что это Довлатов. Смотрю, стоит толпа экскурсантов, а над ней на голову возвышается мрачного вида мужчина, причем меня поразило, что он в каких-то потрепанных сандаликах на босу ногу. Весь заросший, огромный. А люди его слушают, разинув рты... И только потом, через несколько лет, я прочел «Заповедник», увидел фотографию Довлатова и понял, что это был он.
Сотрудники музея обижаются на него, считают, что он их изобразил карикатурно. Но все это искупается настоящей любовью к Пушкину.
Довлатов - в числе моих любимых авторов. Замечательная проза. Очень легкая, воздушная, и в то же время очень глубокая.
Как он сам говорил: я едва ли ни единственный писатель, которого можно читать с похмелья. Не грузит, грубо говоря. Сейчас вот появилось много писателей, которые сознательно переусложняют тексты. Тот же Пелевин: периоды на полторы страницы, сложный ассоциативный ряд... Он считает, что писатель должен быть подобен Джойсу. Но все-таки, надо беспокоиться о читателе. Я давно пришел к выводу, что писать сложнее – проще, чем писать проще.
- В советское время цензоры вырезали из книг целые куски текста, что даже меняло смысл произведения. Возьмем хотя бы «Снежную королеву» Андерсена, где цензура изменила начало и финал сказки.
- Я писал кандидатскую по так называемым мелкобуржуазным партиям в 1917 году. Была такая маленькая партия народных социалистов, про нее говорили, что она вся в трамвай помещалась. Но они предвосхитили будущее России. Мне нужно было изучать 1917 год буквально по дням, и я знал, что есть книга Суханова «Записки о революции» в трех томах. Два тома мне дали, а третьего не дали, хотя у меня были все бумаги.
Современное поколение даже не понимает, насколько ему повезло. С какими уродливыми явлениями цензуры мы сталкивались!
Когда мы работали на Суворовской, рядом с моим кабинетом был маленький кабинет цензора. Все наши программы мы несли сначала к цензору, у которого лежало несколько огромных справочников - что можно и что нельзя. Было столько было цензурных рогаток!
- Но сейчас мы впали в другую крайность...
- Да, вот обижаются кинематографисты, но это ведь уже слишком, когда с экранов телевизора звучит мат. К сожалению, культура устной речи теряется, и мы все больше общаемся междометиями. А есть категория людей, молодежи, которые даже не матерятся, а матом разговаривают. Мы пришли к ненормальному состоянию общества. Но когда-то это все нормализуется.
- Вы сказали, что видели Довлатова. А с кем из известных писателей еще довелось встречаться, общаться?
- Очень многих. Два дня я провел с Виктором Астафьевым, и он мне из живых писателей больше всех понравился. У него такой замечательный народный юмор, образы. Рассказывал массу забавных историй.С Беловым общались, конечно, с Распутиным... Распутина я сопровождал на читательской конференции. Тоже произвел впечатление. Но если Астафьев – душа нараспашку, открытый человек, то Распутин - вещь в себе. В нем постоянно чувствовалась внутренняя работа.
Если в то время писатели котировались, как инженеры человеческих душ, то теперь писательство все больше становится пусть не совсем обычной, но профессией.
- Расскажите, пожалуйста, о Вашем общении с Дмитрием Михайловичем Балашовым.
- Возвращаясь к вопросу о личном писательском опыте: уверен, что Дмитрий Михайлович не состоялся бы как писатель, если бы не принял решение поселиться в деревне. Казалось бы, коренной ленинградец, городской мальчик с театральным образованием вдруг поселяется в глухой деревне в Карелии, заводит скотину...
Но там он приобрел бесценный опыт, благодаря которому впоследствии смог погружаться в эпоху. Если бы он сам не косил траву, не колол дрова, не жил в занесенной снегом избе, то не проникся бы ощущением времени, истории.
Дмитрий Михайлович мне как-то рассказывал: «Пришел ко мне милиционер и что-то стал спрашивать, пытался зайти в дом. А я стою, спиной дверь подпираю – не могу же я ему сказать, что ко мне нельзя, что у меня там бояре пируют». Он в это время пир Марфы Посадницы описывал.
Дело в том, что у писателя наступает такой момент, когда он теряет грань между реальностью и фантазией, и благодаря этому происходит «телепортация» в эпоху, если можно так выразиться. Для писателя, который занимается исторической прозой, это очень важное свойство. Это сложно, но когда получается, то сам удивляешься - будто тебе кто-то сверху нашептал.
- В писательском творчестве, безусловно, есть что-то мистическое. Фантасты влияют на будущее, а историки, как оказывается, «телепортируются» в прошлое.
- Когда я писал роман «Третий ангел», то мне регулярно снился Иван Грозный, и мы вступали в серьезные диалоги.
- А с кем бы из писателей прошлого или исторических деятелей Вы хотели пообщаться?
- Наверное, с Булгаковым. Хотя и Пушкин мне очень близок.
- Летом в Десятинном монастыре был моноспектакль Всеволода Чубенко о Пушкине. В конце он зачитывал список той помощи, которую царь распорядился оказать семье поэта. Это заставило меня задуматься...
- Да, с одной стороны Николай жестко цензурировал Пушкина, а с другой - крепко помог его семье. О Николае у нас вообще сохраняется советское клише «солдафон». Но при этом он был человек очень непростой, очень мужественный. Представляешь, что чувствовал Пушкин, когда ему говорили, что писать, а что – нет? Но ведь, посмотрев того же «Ревизора», Николай сказал: «Всем досталось, а мне больше всего».
Собственно, почему я и взялся за книжку «Лица новгородской истории»? Нам ведь в советской школе как преподавали историю: классовая борьба, народные массы... А исторические личности - затушевывались. Но ведь историю делают люди. И мне хотелось отойти от стереотипов и попробовать докопаться до реальных образов.
В их числе, например, Аракчеев, которого тоже изображают тупым солдафоном. А он говорил на трех языках, был одним из первых авторов крестьянской реформы, причем она у него была гораздо либеральнее, чем у тогдашних либералов. В военных поселениях были больницы, мощеные камнем улицы, освещение. Он был главным интендантом русском армии во время войны 1812 года. И наши ребята были одеты лучше французов! Он реорганизовал российскую артиллерию...
- Он, кстати, и библиотеки для офицеров сделал.
- Да, да, и у него самого была лучшая библиотека!
Мне хотелось бы когда-нибудь написать про военные поселения. Сама-то по себе идея не такая нелепая, как кажется. Ведь что такое казачество? Те же самые военные поселения. Но там – казачья демократия, казак владел землей, все решали на казачьем круге. Поэтому казачество оказалось жизнеспособным и эффективным, а здесь все было забюрократизировано. Поэтому военные поселения приказали долго жить.
- А ведь первым отметил таланты юного Аракчеева Александр Федосеевич Бестужев, преподаватель Артиллерийского корпуса. Я много лет занимаюсь изучением наследия семьи Бестужевых, кстати, тоже в Новгородом связанной. Так вот именно Бесужев выделил Аракчеева из всех учеников, привел к директору корпуса...
- Это к вопросу о том, как важно, когда находится человек, который помогает, как правило, бескорыстно. Ломоносова, скрывшего свое крестьянское происхождение, спас Феофан Прокопович. Микешина отправил в академию помещик. А иначе так бы и рисовал Микешин этикетки для чайных лавок.
А у очень многих писателей за спиной стояли женщины. Достоевский и Анна Сниткина, Толстой и Софья Андреевна, Булгаков и Елена Сергеевна...
Кстати, о Феофане Прокоповиче. Когда мы в Риме снимали цикл «Святыни», то нашли коллегию святого Афанасия, где он учился. И там, листая книги XVIII века, я вдруг увидел запись о зачислении Феофана Прокоповича. Мистика!
- Это знак, который Вам послала судьба. Мне всегда очень нравится встречать такие знаки.
- Да, это знак. А если еще говорить о знаках и знамениях, то вот одна история: в начале 90-х я зашел в Софийский собор и вдруг увидел среди молящихся человека, как две капли воды похожего на Солженицына. И френч такой, и бородка... А Солженицын как раз только что вернулся в Россию.
«Не иначе это какой-то знак. - подумал я. - Наверное, надо его пригласить поселиться у нас». Прямо из собора я рванул к Прусаку и сказал: мне было видение, надо позвать сюда Александра Исаевича жить. А Прусак в этих вопросах был простой, как три рубля: «Пиши!» Я накатал Солженицыну прочувственное письмо с приглашением поселиться в Новгороде, которое мы отправили за подписью Прусака. Через неделю пришел ответ. Солженицын очень благодарил за приглашение и сообщал, что уже устроился. В письме говорилось, что он всегда ценил Новгород и, хорошо знает его историю.
- Рукописное письмо?
- Отпечатанное на машинке, но подписанное им. В почте администрации оно должно храниться. И вроде бы закончилась история на этом, но потом на Достоевских чтениях я встретил Людмилу Сараскину, автора книги о Солженицыне, и рассказал ей эту историю про видение. А она говорит: это не видение, а сам Солженицын, просто он тогда захотел один поехать.
- Что Вы думаете о судьбе современных библиотек? В последнее время они стараются привлечь молодежь разными интересными акциями - например,«Библионочь», журфиксы.
- Им приходится... Ведь библиотеки пустуют. Когда я кандидатскую писал, надо было заранее занимать очередь в ленинградскую публичку, а недавно приехал и увидел пустой читальный зал. А ведь там такие сокровища! Печально, что библиотеки сейчас влачат печальное существование. Для меня они всегда были сакральным местом.
Я всегда в пояс кланяюсь библиотечным работникам, особенно - нашего музея. Изумительные люди! Получают три копейки за огромную работу. Надо начинать платить им коль сколько-нибудь приличную зарплату. Они мне жаловались, что даже в этом году, в Год литературы, на новую литературу дали совсем крохи... Раньше хоть какие-то деньги получали. Что, у нас не на чем больше сэкономить, кроме как на книгах?
- А ведь я, например, да и многие другие читатели, приходим в библиотеку именно за новинками... Книги сейчас стоят очень дорого.
- Да, но дело не только в деньгах. Ведь их хранить их дома негде. Вот мне их и правда уже негде ставить...
- Вспоминаю свои первые приезды в гости к Владимиру Павловичу Краснову в Малую Вишеру. У него книги были повсюду, и даже высокими стопками стояли на полу. Возвышались такие колонны...
- Светлый был человек. Мы с ним договорились встретиться через неделю и вдруг узнаю о том, что случилось. Мне очень жаль. Обязательно надо продолжать публиковать его очерки, дневники...
- Виктор Григорьевич, недавно Ваша книга «Лица новгородской истории» завоевала премию Александра Невского на Международной книжной выставке в Москве. Расскажите об этом.
- На соискание этой премии мою книгу выдвинуло московское издательство «Вече», которое выпустило почти все мои книжки. И она победила в номинации «Земляки».
Здесь 180 персонажей, хотя могло быть сотни три. Но на каком-то этапе надо было остановиться. Возможно, и вернусь когда-нибудь к этому...
Вручение премии проходило в Питере, главный ее спонсор – владелец сети элитных отелей, человек, в хорошем смысле помешанный на истории. Я рад за Питер, что там, в отличие от Новгорода, столько меценатов. Конечно, у нас не тот масштаб, но хотелось бы, чтобы и наш бизнес, и состоятельные люди поддерживали культуру.
Ведь речь не идет о каких-то многомиллионных суммах. Но помоги хоть чем-то, помоги библиотеке, помоги начинающему художнику, литератору, это ведь останется. Когда будешь на исходе, вспомнишь именно это, а не то, что смотался на Мальдивы.
Сейчас у нас меценат, пожалуй, единственный – наш дорогой Николай Сумароков.
- Недавно открылась выставка Бориса Непомнящего, с которым Вы вместе работали над книгами. Насколько сильно, по Вашему мнению, влияет оформление на восприятие литературного произведения?
- Невероятно сильно! Кстати, в детстве я увлекался рисованием и практически все мои рисунки были попытками иллюстрировать книги. Иллюстрировал Пушкина, рисовал Печорина.
Если бы в Волоте тогда была художественная школа, я пошел бы по этой линии, но к счастью или несчастью такой школы не было, и я остался на дилетантском уровне.
Изобразительный ряд имеет огромное значение. В распоряжении писателя черные крючочки – буквы, с помощью которых он должен нарисовать некий мир и населить его живыми людьми. Это невероятно сложно. И очень важно, если есть талантливый соавтор, который дополняет твое видение своим видением, да еще мастерски воплощенным.
Борис Непомнящий замечательно проиллюстрировал мою первую книжку «Герцен в Новгороде». Мы с ним вместе все продумывали, искали ходы. Нашли образ шлагбаума, как некий символ николаевской эпохи.Его иллюстрации в моем «Шлиссельбургском Робинзоне» ближе к сюрреализму, ведь на каком-то этапе узники теряли чувство реальности.
С удовольствием включаю в свои книги иллюстрации нашего художника-примитивиста Николая Ивановича Дунина. Этот замечательный человек чем-то напоминает мне Пиросмани. При внешней примитивной манере изображения он очень глубоко владеет историческим материалом. Хотелось бы с ним сделать когда-нибудь детскую книжку о новгородской истории.
А еще мне очень повезло с постоянным соавтором, профессиональным фотохудожником Мариной Яшиной.
Мы хотим с ней сделать цикл альбомов по новгородским монастырям. Она снимает с настроением.
Огромные возможности открывает для литератора телевидение. Аудитория здесь уже совсем другая. Если у книжки – 2-3 тысячи экземпляров, то у телевидения — сотни тысяч. Мы сделали десятка два фильмов с Аллой Осиповой. Я не сторонник замыкаться в своем чисто литературном писательском закутке. Я за то, чтобы как можно больше творческих людей разделяли со мной замысел. Это замечательно.
Возвращаясь к жизненному опыту, скажу, что литератору очень многое дает журналистика. Хотя тот же Хемингуэй говорил, что журналистика может сделать писателя, но при одном условии – если во время ее бросить. Но всем пишущим людям, кто чувствует в себе внутренние позывы к творчеству, я бы всячески советовал начинать именно с журналистики.
- Да, мы ведь каждый день учимся, чему-то новому, знакомимся с интересными людьми.
- Конечно! Именно журналистика открывает ворота в огромный мир. А потом, на каком-то этапе, человек сам поймет, надо ему идти в литературу или остаться в этой нужной, важной, яркой и интересной профессии.
- Виктор Григорьевич, я не люблю традиционные вопросы, но в Вашем случае не могу без такого обойтись. Над чем Вы сейчас работаете?
- Раньше я писал больше в жанре научно-популярного очерка, а сейчас меня тянет к художественной прозе. Пушкин говорил: «Года к суровой прозе клонят».Так вот мне хочется создать цикл исторических романов, посвященных новгородской истории. А точнее - самым драматичным ее страницам.
Роман «Третий ангел» - об опричном разгроме Новгорода при Иване Грозном. А сейчас я пишу книгу под рабочим названием «Колокол и держава» - о покорении Новгорода. Как-то стыдливо у нас говорят об этом – «присоединение», «воссоединение». Но на самом деле это было завоевание, причем жестокое. Человеческие потери были сравнимы с потерями на Куликовской битве - десятки тысяч. Чудовищная расправа.
Но поскольку это не ложится в общую традицию восходящего развития русского государства, то об этом предпочитали помалкивать. Мне же кажется, пусть это и прозвучит банально, что нужно рассказывать правду.
Практически все дееспособное население Новгорода было депортировано. Это первый опыт массовой депортации в отечественной истории.
В Новгороде и новгородской ментальности меня поражает удивительная способность к регенерации и возрождению. Таких жуткий кровопусканий, наверное, не выдержал бы ни один город. Но вот приходит новое поколение, приезжают из Москвы те же купцы Сырковы, и я вижу, что через три-четыре года они становятся новгородцами по духу. Здесь был разлит особый дух. Особая атмосфера, которой заражались люди.
В общем, мне хотелось бы по возможности честно и объективно восстановить картину последней трети XV века, показать картину завоевания Новгорода. Конечно, это все непросто...
- Бояре придут к Вам в гости, как к Балашову?
- Марфа Посадница у меня не главный герой, в отличие от Балашова. Там вообще нет главных героев, но среди ярких персонажей ее сын, которого казнили в Старой Руссе. Красавец, самый молодой посадник.
- Вы пока только планируете эту книгу или уже начали ее?
- На сегодняшний день написал 98 страниц. А планируется страниц 300. Потом хотелось бы написать роман о Смутном времени на новгородской земле. Трилогию сделать было бы замечательно.
- Удачи Вам и вдохновения, Виктор Григорьевич! С нетерпением будем ждать.
Благодарим за помощь в подготовке материала Центральную городскую библиотеку имени Дмитрия Михайловича Балашова, а также заместителя губернатора Новгородской области Антона Васильевича Земляка. Также выражаем благодарностьресторану русской кухни «Дом Берга» (ул. Большая Московская, 24) за гостеприимство и уютную атмосферу.
Фото: Алексей Мальчук,
Источник: Ваши Новости
